Хохотунчик по тормозам дал, сидит и смотрит на наш улов. И тут сомик так орать начинает, что рыбе вроде и не положено. Как баба прямо на крик исходит. Я и так едва не обделался, а тут еще с протоки такой вопль пошел, что, думаю, точно сам сатана домой вернулся.

“Ну вот тебе и повезло, Хохотунчик, ” – говорю я. А он мне только:

“Садись в машину.”

А меня два раза приглашать не надо, потому как из протоки такое поперло – прямо локомотив зубастый, причем с такой же скоростью. Я уже в “форде” сижу, и мы оттуда рвем, что есть мочи, сом за нами телебенится, а тварь – по пятам.

И вот мы дистанцию набрали, и я говорю Хохотунчику, мол, тормози. Вылезли мы, пошли посмотреть улов наш на пятьсот долларов. А тот уже сдох, утягали мы его до смерти, и выглядит не то что бы очень. Луна полная светит, и видно, что сомик-то – не совсем обычный. То есть, и плавники у него на месте, и хвост, да только на брюхе вроде как лапки растут.

Хохотунчик говорит: “Это чё?”

А я ему: “Хрен знает”.

“А там, сзади – чё?” – спрашивает он.

“А это, – говорю, – его мамочка. И она нами очень недовольна”.

СЕМЬ

В этой ковбойской трагедии кантри-вестерна стенает больная душа блюза – вот что в ней стенает. Примерно так:

Заплатишь по всем счетам, срок оттрубишь за баранкой, сверхурочные по тягомотине дорог, аж позвонки в гармошку и желудок прокиснет от крепкого кофе – и вот когда уже добьешься хорошей работы с приличной зарплатой и премиальными, и в конце тоннеля замерцает свет пенсии, когда в уши прольется дальняя песня сирен: лодка – на окуня ходить – и ящик “Миллера”, что манит к себе, точно официантка с автостанции по кличке Лапуся, – как раз тогда обязательно приползает какой-нибудь монстр и пердолит твой бензовоз. И вся жизнь коту под хвост. Вот что случилось с Элом.

Эл себе кемарил в кабине своей цистерны, пока неэтилированные жидкие динозавры, пульсируя, стекали по большой черной трубе в подземные резервуары станции “Тексако” Хвойной Бухты. Заправка была закрыта, за прилавком никого, потрындеть не с кем, у него уже конец рейса, осталось только быстренько сгонять к побережью в мотель в Сан-Хуниперо. По радио Риба со знанием дела приглушенно подвывала о трудных временах – как и полагается косоглазой рыжей миллионерше.

Когда бензовоз качнулся, Эл решил было, что в него задним ходом впоролся какой-нибудь датый турист, но потом тряска пошла такая, что ему показалось: он попал в самую середку лосиного землетрясения века – того самого, когда города корежило, а мосты ломало, что сухие веточки. Такое первым делом в голову приходит, когда сидишь на десяти тыщах галлонов взрывоопасной жидкости.

В переднее стекло он видел вывеску “Тексако” – похоже, ее мотыляло, как былинку на ветру, да только все было наоборот. Мотыляло бензовоз. Нужно вылезти и перекрыть вентиль.

Цистерну било и качало так, точно ее таранил носорог. Эл дернул за ручку и толкнул дверь. Она не подалась. Что-то ее не пускало – и все окно перекрыло. Дерево? Или козырек насосного участка свалился? Он глянул на пассажирскую дверь – ее тоже что-то подпирало. Не металл, не дерево. Там виднелась чешуя. В переднее стекло Эл увидел, как по бетонке расползается темное влажное пятно, и мочевой пузырь у него не выдержал.

– Ох черт, ох черт, ох черт, ох черт.

Эл потянулся под сиденье за монтировкой – выбить ветровое стекло – и в следующий миг пылающими кусочками и дымящимися лоскутками полетел над Тихим океаном.

Гриб маслянистого пламени взметнулся ввысь на тысячу футов. Взрывной волной сравняло деревья в одном квартале и повышибало стекла еще в двух. В полумиле от станции, в центре Хвойной Бухты сработала вся сигнализация, настроенная на малейшее движение, и к реву пламени добавились ее сирены и клаксоны. Хвойная Бухта проснулась – и перепугалась.

Морского Ящера отшвырнуло на двести футов в воздух, и он приземлился спиной на пылающие руины ларька “Бургер Берта”. Пять тысяч лет прожить на планете – и ни разу не испытать ощущения полета. Ящер понял, что это не для него. От носа до хвоста он весь был в горящем бензине. Кроны жабер опалило до самых пеньков, между чешуек на брюхе торчали зазубренные куски металла. Пылая, он направился к ближайшей воде – за деловым районом протекал ручей. Погружаясь в него, ящер оглянулся на то место, где его отвергла возлюбленная, и отправил ей сигнал. Возлюбленной уже и след простыл, но сигнал он все равно послал. В грубом переводе звучал он так:

– Простого “нет” вполне бы хватило.

Молли

Половину стены жилой комнаты трейлера закрывал плакат: молоденькая Молли Мичон в черном кожаном бикини и шипастом собачьем ошейнике, в руках – опасный на вид палаш. На заднем плане над пустыней вздымались багровые грибы дыма. “Малютки-Воительницы Чужеземья” – разумеется, по-итальянски: фильмы с Молли поступали в прокат только в заморские кинотеатры, в Соединенных Штатах же сразу переводились на видео. Сама Молли стояла на кофейном столике, сделанном из катушки для кабеля, в той же самой позе, которую принимала пятнадцать лет назад. Палаш изъела ржавчина, загар давно слез, светлые волосы поседели, а над правой грудью теперь кривился рваный пятидюймовый шрам. Но бикини было по-прежнему впору, и мышцы все так же обнимали ее руки, бедра и живот.

Молли репетировала. В небожеские часы на пустыре рядом с трейлером она размахивала палашом, как смертоносным жезлом, наносила удары и делала выпады, крутила невероятное обратное сальто, которое и превратило ее в звезду (по крайней мере – в Таиланде). В два часа ночи, пока вся деревня вокруг сопела в подушки, Чокнутая Тетка Молли вновь становилась Кендрой, Воительницей Чужеземья.

Молли соскочила со столика и нырнула в крохотную кухоньку. Там она открыла коричневый пластмассовый пузырек и церемонно вытряхнула одну таблетку в мусорное ведро – так она делала каждую ночь уже целый месяц. После чего осторожно, чтобы не разбудить соседей дверным скрипом, вышла на улицу и начала репетировать.

Сначала растяжки – шпагат в высокой сырой траве, – затем тянем сухожилия, как барьеристы, достаем лбом колени. Когда Молли разминала спину, позвонки щелкали, точно гирлянда тихих хлопушек. Ноги уже вымокли в росе, волосы стянуты на затылке кожаным шнурком от сапога – она начинает упражнения с палашом. Удар сплеча двумя руками, выпад, укол, прыжок через лезвие, поворот, ответный удар – сперва медленно, затем набираем темп – вращаем одной рукой, меняем руку, теперь реверсом, пропускаем палаш за спиной, все быстрее и быстрее, пока лезвие не начинает рассекать воздух со свистом и жужжанием, а Молли не пускается в череду обратных сальто, не замедляя мельканья палаша: раз, два, три. Она подбросила меч в воздух, крутнула еще одно обратное сальто, потянулась подхватить меч на лету – тело ее уже покрылось легкой испариной – потянулась подхватить – палаш ясно вырисовывался на фоне трех четвертей луны – потянулась подхватить, и все небо побагровело. Молли подняла голову как раз в тот момент, когда ударная волна ракетой пронеслась по деревне. Лезвие раскроило ей запястье до кости, и палаш, подрагивая, вонзился в землю. Молли выматерилась и увидела, как небо над Хвойной Бухтой закрывает оранжевым грибом.

Она перехватила запястье и несколько минут наблюдала за небесным пожаром, пытаясь понять, действительно ли то, что она видит, происходит у нее на глазах, или она поторопилась закончить с приемом медикаментов. Вдали взвыла сирена, и тут она услышала, как по руслу ручья что-то движется – будто огромные валуны разбрасывают ногами. Мутанты, подумала она. Там, где грибовидные облака, там и мутанты – проклятие обдолбанного ядерными боеголовками мира Кендры.

Молли схватила меч и ринулась в трейлер прятаться.

Тео

К тому времени, когда ударная волна достигла хижины Тео в двух милях от города, она рассеялась до обычного грохота. Но он все равно понял – что-то случилось, – и подскочил в постели, дожидаясь звонка. Поторы минуты спустя телефон зазвонил. Диспетчер 911 из Сан-Хуниперо: